Екатерина Мечетина собирает таланты
Екатерина Мечетина — одна из наиболее ярких российских пианисток. Нечасто так бывает: вундеркинд вырос, после чего последовала достойная взрослая карьера. И еще более редкий случай, когда большой талант не замкнут на себе любимом. Сейчас Катя подготовила проект Alumni — лучшие из выпускников российских консерваторий приглашены выступить 18 сентября в Большом зале Московской консерватории. А еще у Екатерины выходит сольный альбом – она свежеиспеченный заслуженный артист. А еще грядет круглая дата, которую, правда, в ее прекрасном возрасте не принято называть юбилеем.
— Екатерина, как пришла идея собрать выпускников консерваторий в одной программе?
— В недавно образовавшемся Российском музыкальном союзе мне предложили возглавить Гильдию академического исполнительства. И я «достала из кармана» несколько своих заготовок, в том числе эту. В стране 11 консерваторий, и самые талантливые их выпускники — а их десятки — достойны звездной карьеры. Но многим ли (говорю не только о пианистах или скрипачах или оперных певцах, но о баянистах, домристах — самых разных представителях исполнительского цеха) светит в обозримом будущем выступление в Большом зале Московской консерватории? У нас они получают этот шанс.
— Не оказываете ли вы этим медвежью услугу собственной стране? У нас ведь принято считать — как только музыкант чувствует, что карьера начала раскручиваться, он уезжает на Запад.
— Этот стереотип имеет мало отношения к жизни. Да, на учебу молодого музыканта охотно примут и в Европе, и в Америке. Но на этапе трудоустройства ему станет еще тяжелее, чем здесь. Гении уровня Даниила Трифонова — единичные исключения. Для струнников или духовиков еще есть путь в оркестры, но пианисты его лишены. Получить выгодное предложение из-за рубежа можно, когда ты уже авторитетный педагог, но сами понимаете, этих мест много не бывает. Кроме того, звание профессора Московской консерватории — пусть не очень большие деньги, но это статус, весьма ценимый в мире. Помню, еще в 90-е обсуждалось — что престижнее, отправиться в зарубежные музыкальные академии или остаться преподавать здесь? Мне всегда казалось, что те, кто остались, выполняют куда более важную миссию. Только благодаря им мы сохранили отечественную школу, а значит — саму возможность растить новые таланты. И все-таки костяк преподавательского состава у нас сохранился. Моя учительница в ЦМШ Тамара Леонидовна Колосс никуда не уезжала. Как и Сергей Леонидович Доренский, у которого я заканчивала консерваторскую аспирантуру. Таким людям мое поколение должно быть особенно благодарно.
— Вы теперь и сами имеете свой класс в консерватории. После первого года работы на кого из учеников посоветовали бы обратить внимание?
— На 2 курсе учится Мария Куртынина из города Знаменска Астраханской области. Точка на карте, музыкальными традициями пока не очень прославленная. Но Маша с детства была целеустремлена до фанатизма. Сейчас она, может, даже обидится, но все равно расскажу: мы обратили на нее внимание, когда на музыкантских форумах появилась девочка-подросток, задающая наивные, но бьющие в одну цель вопросы: сколько часов в день заниматься, как долго стоит работать над одним произведением и т.п. Потом эта девочка поступила в московское Мерзляковское училище. Потом — в Московскую консерваторию. Работать с Машей удивительно приятно, она человек с фантастической трудоспособностью и независимым мышлением. Будет достойным представителем нашей профессии, у меня это не вызывает ни малейших сомнений.
— Один из результатов вашего творческого года — альбом произведений Шопена и Скрябина.
— На самом деле не года, а последних нескольких лет. Так случилось, что баллады Шопена записаны еще зимой 2016-го, соната и фантазия Скрябина — даже раньше, осенью. И надо уже наконец их выпустить, ведь с тех пор в мою жизнь пришли новые программы, которое тоже ждут своей очереди.
— Почему вы соединили Шопена со Скрябиным?
— Они глубоко родственны эмоционально, и там и там — лава чувств. Только эти чувства направлены по-разному: у Шопена все идет вовнутрь, он сознает свою трагическую отверженность миром. А Скрябин глядит в космос, он — центр радостно кипящей вселенной. И писала я его Фантазию в особый момент жизни, полный вдохновения — надеюсь, это слышно в исполнении.
— Что дальше?
— Подготовка моей сольной программы — главного для меня события в сезоне. Начну с Вариаций Гайдна фа минор. Это вроде бы очень скромная пьеса, в ней нет головокружительных пассажей и сокрушительного фортиссимо. Но рядом с такой музыкой чувствуешь себя пигмеем. Это надо быть Григорием Соколовым, чтобы к ней подступиться. Дальше — Юмореска Шумана, моя еще студенческая любовь, за которую, однако, не решалась браться, самая загадочная, как мне всегда казалось, шумановская вещь. Один только «внутренний голос» (Immerstimme), прописанный третьей строчкой, чего стоит. Он не для игры, но там реальные ноты, которые исполнитель должен внутри себя пропевать, и они таинственным образом влияют на твое исполнение… И уже совсем музыкальный Эверест — ноктюрн Шопена Си мажор, его редко играют, мало записей… Композитор был практически в том же возрасте, что я сейчас, через несколько месяцев его не стало. От этого сознания мне немножко не по себе.
А все второе отделение — Чайковский. Времена года. Но не те, которые знают все, а те, что составила я сама из пьес его разных опусов, подходящих по настроению. Заканчивается знаменитым Вальсом цветов из «Щелкунчика» (в чудесном переложении Вячеслава Грязнова, в оригинале этот вальс — оркестровый). Это самая рождественская музыка на свете. И состоится мой зимний концерт, как уже привыкла моя публика, на православное Рождество.
— В нескольких ваших интервью я с удивлением обнаружил скепсис по поводу «женского пианизма».
— Я даже резче скажу: в нашем классе в ЦМШ то, что выдают 95 процентов дам за роялем, называлось «бабство». Имелось в виду жеманство в угоду внешней закругленности, но в ущерб глубине, драматургии, философии. Это, конечно, после периода ученичества отчасти проходит, но в принципе женщинам более свойственно камерное мышление и часто не хватает охвата смыслов. Разумеется, это не относится ни к Марии Юдиной, ни к Марии Гринберг, ни к Татьяне Николаевой, ни к Марте Аргерих, ни к Элисо Вирсаладзе… Но процент личностей такого масштаба среди женщин все же меньше. Причины — социальные, но, думаю, и биологические тоже. Мужчина по самой природе — разведчик и завоеватель, женщина более склонна к консерватизму.
— Как же вы преодолеваете в себе этот консерватизм?
— Если честно, стараюсь не очень об этом думать. Важно быть естественной. У меня был, например, период увлечения бурной эмоциональностью, игра сопровождалась активной жестикуляцией. Это завело в тупик, я почувствовала необходимость экономии жестов, но притом глубинного эмоционального насыщения каждого из них. Совсем убрать элемент актерства невозможно, да и не нужно, но оно должно быть полностью подчинено музыкальной задаче. Нельзя играть Бетховена, жестикулируя по-прокофьевски. Пантомима на сцене неуместна, царицей все равно остается музыка.
— А что скажете насчет вызывающего сценического имиджа некоторых пианисток — например, Хатии Буниатишвили, сейчас покоряющей сцены самых престижных фестивалей, вплоть до Зальцбургского?
— Этот эротизм — по-моему, уже влияние шоу-бизнеса. Я с восторгом отношусь ко всякой красоте, в том числе женской, но есть же разумные границы дресс-кода. Иногда даже радуюсь, что прошла определенный возрастной рубеж, и соперничество с такими девушками мне не грозит. Хотя и в 25-30 никогда не позволяла себе такие откровенные сценические наряды. Не понимаю, как высокую музыку можно исполнять в облегающем костюме от фигурного катания, как это делает, допустим, Юджа Ванг. При всем восхищении музыкальным талантом ее или Хатии.
— Когда вы говорите о тех, кто помог вам выйти на высокую артистическую орбиту, то всегда называете Родиона Щедрина, Мстислава Ростроповича и Владимира Спивакова. Но я с удивлением недавно узнал, что первая встреча с Владимиром Теодоровичем началась с обиды.
— Причем совершенно детской. Владимиру Теодоровичу как дирижеру надо было перед выступлением с Евгением Кисиным поиграть с кем-то 2-й концерт Рахманинова. Такой музыкальный спарринг. Обратились ко мне, и я даже как-то обиделась: репетирую я, а играть будет кто-то другой? Лишь увидев, как фанатично работает этот человек, поняла, какой школой и импульсом может стать сотрудничество с ним. Освободилась от юношеского романтизированного представления о жизни артиста — увидела, каково это, прилетев глубокой ночью из другого часового пояса, в 10.00 утра становиться на репетицию. Поняла, в каком направлении надо себя воспитывать. Ну, и Владимир Теодорович, надо полагать, оценил, что перед ним не просто студентка, умеющая бойко играть гаммы. Мы поехали на гастроли в Бишкек, затем по России. Я выучила много новых произведений — Шостаковича, Моцарта… Огромное везение, которого я сама себя чуть не лишила из-за гордыни. Без преувеличения, это вытянуло меня, студентку 4 курса консерватории, из серьезного кризиса: после вундеркиндского детства и зарубежных поездок — несколько проигранных конкурсов, резко сократившееся количество концертов (не более 15 в год). Тогда еще не было множества нынешних программ поддержки молодых артистов. Настроение плохонькое — а он поддержал, поверил в мои силы. И продолжает поддерживать до сих пор.
А какой школой стали выступления с Ростроповичем! Помню концерт в Саратове, где после двух репетиций изрядно разболтанный оркестр оперного театра заиграл на несколько голов выше своих обычных возможностей. А какой урок точности преподал мне Мстислав Леопольдович! Мы играли на Тайване Рапсодию Рахманинова. И выезд на репетицию был назначен на 9.45. Я, довольная своей пунктуальностью, прихожу с нотами ровно, как мне казалось, в положенный час. А он уже стоял внизу и ждал. Глянул на циферблат: «9 часов 45 минут 37 секунд». После этого я воспитала в себе привычку приходить куда бы то ни было на пару минут раньше назначенного. В музыке иначе и нельзя. Это ошибка — считать нас всех богемой. В оркестре 120 человек, если все будут кого-то ждать, работа развалится.
— Вы — член президентского совета по культуре. Что удается на нем продвинуть?
— Многое — помните опасность, нависшую над детским художественным образованием, когда чиновники вдруг решили запретить его в возрасте раньше 15 лет? Это означало бы смерть почти всех музыкальных специальностей, балета… Тогда Денис Мацуев, Николай Цискаридзе и все мы солидарно выступили против. Если говорить о лично моей инициативе, то удалось запустить проект MusicaIntegral по сотрудничеству профессиональных музыкантов и любителей — тех, кто когда-либо учился музыке и сохранил потребность в ней: речь о студентах технических вузов, научных работниках… Не обязательно выводим всех на сцену Большого зала консерватории, но и выступление на других площадках может доставить им, их публике радость. Так на новом уровне сплачивается интеллигенция страны.
— А что с методсоветом бывшего Минобрнауки, который вы возглавляли? Ведь сейчас ведомство разделилось на Минпрос и Министерство высшего образования и науки.
— Пока остаюсь в совете, хотя иной раз тяжко смотреть, в какой формализм может вылиться идея упорядочивания всего и вся. Как вам такой факт: пришла проверочная комиссия в Мерзляковское училище — «отчего это ваши ученики не тянут на экзамене билет, а играют заранее выученную программу?» Или претензия — «а каким фондом оценочных средств вы пользуетесь? Где список критериев? Сколько баллов полагается за техническое совершенство, сколько — за артистизм?» Опять приходит на память фигурное катание, но мы же не спорт, при всем к нему уважении… Или циркуляр — через каждые 45 минут делать 5-минутные перерывы для проветривания. Но один только концерт Рахманинова идет эти самые 45 минут — если, конечно, не останавливаться и не отрабатывать детали, что обычно делает профессор. Так что, за три страницы до коды говорить: стоп, марш в коридор, открываем форточки?! А сколько времени и сил отнимает у педагога составление письменных отчетов и программ! Нужны они в таком огромном количестве, или это всего лишь способ снабдить бумажным топливом бюрократический аппарат?
— Давайте все же завершим разговор чем-то приятным.
— Давайте. Сезон начинается, и может, с ним в мою жизнь придет новый жанр. Точнее, закрепится недавно пришедший. Не так давно мы начали сотрудничество с Вячеславом Бутусовым. Сделали переложения некоторых его песен для голоса с роялем. 16 ноября в Крокус Сити Холле будет вечер, посвященный 35-летию группы «Наутилус Помпилиус». Я играю пару таких вещей. Понимаю, что ступаю одной ногой на чужую территорию. Но это связано с крупной творческой личностью, которой я доверяю. Ради такого можно сделать шаг в неизвестность.