Композитор Евгений Дога: «Я – романтик»
Его вальс из фильма «Мой ласковый и нежный зверь», написанный за одну ночь, потеснил знаменитый вальс Мендельсона на свадьбах. Он написал музыку более чем к 200 фильмам, среди которых культовые «Табор уходит в небо» и «Анна Павлова». Именем этого композитора названа планета, а список его наград занимает не один лист. Но главное – его боготворят поклонники музыки во многих странах, а его авторские концерты собирают полные залы.
Недавно выступление члена Совета Российского музыкального союза Евгения Доги с успехом прошло и в Нижнем Новгороде. В рамках своего визита композитор рассказал «Нижегородской правде» о своей жизни, творчестве и качестве современной музыки.
– Евгений Дмитриевич, ваша фамилия начинается на «До» – как первая нота нотного стана. Как вы считаете, это совпадение или предопределённость, что вы посвятили жизнь музыке?
– Кто знает! Я же не сам выбирал себе фамилию – «До», «ду», есть такие прекрасные начала… к примеру, Дуня! – засмеялся композитор.
– Вы сразу решили, что будете именно композитором?
– До сих пор не думаю, что занимаюсь своим делом, и говорю это не ради красивых слов или кокетства – я могу делать и другие вещи достойно. Вообще не думал, что буду музыкантом, тем более композитором. Профессия музыканта не очень престижная – была, есть и будет. Потому что так уж в обществе устроено, что оно мыслит не нравственными и эстетическими категориями, а материальными. Особенно в последнее время. Сознание людей настолько материализовалось, что они мыслят купюрами и хоромами. И кроме них ничего вокруг не видят.
– Так как же вы пришли к музыке?
– Моё поколение – военного и послевоенного периода – поколение выживания. Профессию тогда выбирали такую, чтобы она дала возможность прожить. Хотел за два года получить профессию и зарабатывать – думал пойти по технической линии. Я даже придумал подобие клавесина из телефонного провода, который нашёл в окопах после отступления фронта на Запад. Там можно было найти чёрт-те что – гранаты, бомбы. И мы ими развлекались. В итоге после таких развлечений один друг без глаза остался. А потом из очередного провода я смастерил детекторный приёмник, по которому услышал, что в Кишинёве принимают на учёбу в музыкальное училище. Так всё и началось. И сегодня это училище носит моё имя!
– А ведь вы могли бы быть великолепным изобретателем!
– Не сомневаюсь. Если бы я выбрал техническую профессию, то уверен, что не просто бы крутил гайки, а придумал бы что-нибудь поинтереснее. Если в человеке заложена способность или энергия изобретения, она будет работать в любом направлении. Творчество не имеет профессии. Это как глина, из которой можно лепить что угодно: хоть чёрта с рогами и с хвостом, хоть Иисуса. Ведь у меня была задумка – сделать самоходную тачку, но я не успел – музыка взяла верх. Если бы я занимался письмом или стихами, я уверен, что тоже бы достиг успеха. Я никогда ни над чем не мучаюсь, пишу легко и быстро.
Нет запасной жизни
– Когда вы пишете музыку, вы отбрасываете черновики лист за листом или сразу пишете набело? Или, быть может, вообще не от руки, а в компьютерной программе?
– У меня нет черновиков. У меня же нет запасной жизни! Поэтому я пишу начисто, чернилами, нормальную партитуру в 30 строчек. Единственное, что изменилось, – первые свои балеты я писал за два с половиной месяца, более 500 страниц, на которых миллион точек, и не делал ошибок. А сейчас приходится иногда корректировать – не та реакция уже к сожалению. А компьютер только для развлечений.
– Вы написали множество романсов на стихи Михая Эминеску, который при жизни прозябал в бедности и безвестности, а сейчас о нём издают книги и ставят ему памятники. Чем для вас так важен этот поэт? И кто из русских поэтов вам близок?
– О! На Эминеску у меня нет трёх тетрадей музыки, а вот на поэтов Серебряного века есть. Романсы, песни. Из советских писателей я очень любил недавно ушедшего Андрея Дементьева, с которым меня связывала дружба. Я писал на его стихи, участвовал в его радиопередачах. Я уж не говорю о Владимире Лазареве. Он сейчас в Америке, у нас очень много хороших песен, в том числе «Мне приснился шум дождя», «Пришла любовь» на его стихи.
В последнее время я обратился к румынской поэзии, она даёт генетическую энергию, ведь родом я из Молдавии. Нет пророка в своём Отечестве. Вы не подумайте, я не стремлюсь стать пророком. Я изъездил все континенты, кроме Австралии, не как турист, а с концертами. Но ни разу туда меня не отправляла моя Молдавия! Я планирую вернуться к русской классической поэзии. Я очень люблю Бальмонта, поэты Серебряного века удивительные. В юности я их читал, когда они были запрещёнными, даже Есенин был запрещён. Мне повезло – мы находили пути, чтобы добывать эти книги. Так что я стараюсь согласовывать два крыла – румынскую и русскую поэзию.
Я пишу легко и быстро
– Почему сегодня вы не пишете песен для эстрады? Ведь с ними начинали Пьеха, Ротару, Пугачева, Биешу?
– Сейчас никто ничего не поёт. Остались на сцене сплошные «ты меня – я тебя». Если что-то серьёзнее – то хоть пиши бисером, хоть пой соловьем, тебя не будут ни читать, ни петь, ни слушать. Так испортили общество, что его не вернёшь в нормальное русло. Оно становится безнравственным. Безнравственный человек и работать будет безнравственно! Так и вообще можно в дикарей превратиться! Я пишу, но пишу с болью. Потому что знаю, что это никому не нужно.
– Ну что вы! А что нужно, скажем, студентам нашей консерватории, чтобы исполнить ваши произведения на концерте? Где взять ноты, не нарушив при этом авторские права?
– Да какие там права! Я не ставлю права и гонорары на первое место. Конечно, это должно быть, но не автор должен за этим смотреть, а государство. К сожалению, оно отстранилось от культуры. Хотя за попсой следит!
– Есть ли шанс у классической музыки возродиться и стать популярной?
– Популярной она никогда не была и не должна быть популярной. Нельзя же мечтать, что все будут ходить во фраках. Фрак надевают по особому случаю, это же не рабочая роба. И классическая музыка не на каждый день – это знаковое одеяние души. Я пишу её, но не для кого-то, а для себя. Мой шестой квартет – это энергетическая масса. И варится так, что частица этого тепла передаётся слушателю. Она должна кипеть до 100 градусов, а 10 градусов должны передаться слушателю.
– Почему сегодня снимается столько кино, а киномузыки нет?
– Потому что я не пишу! Даже Морриконе сегодня пишет фиговую музыку. Все композиторы замкнулись в скорлупе. Я слушаю и понимаю, что написал бы лучше: мне это легко даётся – пишу легко и быстро. У меня было по 7-8 картин в год. И я бы писал и сейчас, но сегодня снимают не моё кино. Я – романтик и не буду писать музыку для кино про убийства и секс. Зато у меня освободилось время для концертов и создания классической музыки.
Недавно закончил седьмой квартет, «Диалоги любви». Хочу поставить их на сцене. Но это будет не опера. Жанр оперы для меня исчерпан. Это отработанный материал. Ещё в XIX веке оперу вытеснила оперетта, потом ушла и она, появились мюзиклы, но и они себя почти исчерпали. На смену придёт что-то новое. 1 декабря у меня будет премьера в Румынии – два отделения сплошной музыки. Что это за жанр, сам не знаю. Хочется писать для детей. Я был бы счастлив, если бы в России поставили мою «Марию, Мирабелу». Дети обожают этот киномюзикл. Поставьте его в театре, и он будет успешен. Но не ставят… Может, им моя фамилия не нравится?
– А кстати, она склоняется?
– Кого только в России не склоняют! – смеётся Дога. – На самом деле склоняется. Я не люблю, когда её не склоняют. А вот женский вариант, как у жены, не склоняется!
– А правда ли, что вы покорили будущую жену предложением… покататься на мотороллере?
– Ну что вы! Я вообще жениться не собирался!