Народный артист СССР Юрий Башмет – о тяге к импровизации: «Продолжаем играть, хотя ноты закончились»
Альтист, дирижёр, сопредседатель Совета Российского музыкального союза Юрий Башмет не боится политических вопросов, которые ему задают во время гастролей в Европе и до сих пор помнит удовольствие от своего первого выступления с симфоническим оркестром. «Известия» встретились с народным артистом СССР на его ежегодном Зимнем фестивале искусств, завершившемся в Сочи.
— Вот уже несколько лет в преддверии официального открытия Зимнего фестиваля вы показываете спектакль Виктора Крамера «Не покидай свою планету», посвященный Антуану де Сент-Экзюпери. Нет ли усталости от него?
— Как можно устать, когда спектакль постоянно меняется? Он еще ни разу не повторился по темпам, состояниям… Вроде текст тот же и музыка та же, а всё по-новому. Костя Хабенский импровизирует бесконечно, делает паузы то меньше, то больше, переносит смысловые акценты… Соответственно, и мы по-разному играем. Все взаимосвязано. Поэтому я с радостью иду на сцену в ожидании этой импровизации. Спектакль живет.
Во время спектакля не знаю: закричит Костя или шепотом скажет? Будем мы играть пианиссимо или фортиссимо? Бывает, мы не доигрываем написанное в нотах или, наоборот, продолжаем играть, хотя уже ноты закончились — просто тянем взятый аккорд. Это бесконечная импровизация. Хотя со стороны это может выглядеть как задуманное, отрепетированное.
— Отличается ли восприятие постановки у сочинской публики и у московской?
— Я всегда обращаю внимание на реакцию зала. Есть определенные эпизоды, где, как в джазе, вдруг начинают аплодировать. Например, когда он рассказывает про дом: «А стоит сколько?» — «Сто тысяч». — «Сто тыщ!» В Москве иногда вдруг весь зал вздыхает, а иногда — взрывается овациями. Почему-то всех поражает, что дом за 100 тыс. В Сочи же была полная тишина после этой фразы.
Но не могу сказать, что сочинская публика чем-то принципиально отличается от московской. Все зависит от конкретных людей в зале. И от конкретного момента. Ведь спектакль — живой процесс. Это не кино.
— В этом году фестиваль начался с выступления Всероссийского юношеского симфонического оркестра. Почему вы выбрали для такого важного момента этот коллектив, а не «Солистов Москвы»?
— За несколько дней до фестиваля у нас был очень ответственный концерт в Берлине с этим оркестром. И было бы глупо потом всех распускать. Ведь это не постоянный коллектив, музыканты которого все время вместе. Ребята учатся в разных концах страны и каждый раз съезжаются для репетиций и выступлений — из Хабаровска, Владивостока, Ростова-на-Дону, Ярославля… А это 94 человека. Представляете, сколько стоит их собрать? Поэтому после Берлина мы решили ребят не распускать, а привезти в Сочи и устроить выступление в рамках фестиваля, тем более что здесь коллектив и родился в 2012 году.
— Когда оркестр выступал в Берлине, чувствовали ли вы какой-то негатив из-за нынешней политической напряженности между Россией и Европой?
— Со стороны публики не было никакого негатива. Наоборот, был взрыв положительных эмоций, они невероятно радовались, увидев столько талантливых детей. После концерта ко мне подошла немка и сказала: «Невероятно: отворачиваешься — слышишь игру шикарного оркестра, поворачиваешься — и не веришь своим глазам, видя перед собой подростков». И только один журналист заговорил со мной о политике. И то это был с его стороны не негатив, а прямой вопрос. Подошел очень приятный мужчина и спросил, как мы сами реагируем на политическую напряженность.
Я ему в ответ рассказал короткую историю, как Бетховен сочинял симфонию и хотел посвятить ее великому реформатору Наполеону, даже написал его имя на титульном листе. Но когда произведение было уже практически готово, Наполеон объявил себя императором, и композитор зачеркнул посвящение. В итоге Третья симфония Бетховена называется «Героическая». Но имеет ли это сейчас значение, кому ее планировалось посвятить и какое место в истории занимает Наполеон? Журналист улыбнулся и сказал: «Да, я все понял. Это не имеет значения».
— Чем отличается управление юношеским оркестром по сравнению со взрослым?
— С действующим на постоянной основе профессиональным оркестром работать в 10 раз легче. Но зато здесь я чувствую энергию молодости, помноженную почти на 100 человек. Поэтому нужно постоянно контролировать их и себя. Если сделаешь слишком активный жест, будет отдача в 10 раз сильнее. Но не показать вступление тоже нельзя — у юных музыкантов еще нет опыта оркестровой ансамблевой игры, они могут отвлечься, забыть.
— А как сами играли в этом возрасте? Лучше или хуже, чем участники оркестра?
— Я в симфоническом оркестре в этом возрасте играл всего один раз. Помню, что очень волновался, но удовольствие от того выступления так и осталось самым большим. Я был еще школьником и исполнял концерт Револя Бунина для альта и симфонического оркестра в Львовской филармонии. Очень боялся забыть ноты — этого почти все боятся. Когда великий пианист Артур Рубинштейн был уже в преклонном возрасте, его спросили, волнуется ли он перед выходом на сцену. Он ответил: «Я всю жизнь волнуюсь, как бы не забыть текст».
И вот я стою перед оркестром, тяну ноту, и тут вступает гобой. И у меня ощущение, что это какой-то волшебный сон — настолько красиво звучит! Сегодня я знаю, что, допустим, должен вступить гобой, для меня в этом уже нет той новизны. А тогда она была.
Хотя до сих пор меня может поразить качество игры. Несколько лет назад я выступал в Роттердаме, и когда в оркестре вступил гобой — там, где он и должен вступить, я невольно обернулся — так замечательно гобоист играл свое короткое соло. Хотелось посмотреть, кто же это. Оказалось, Алексей Огринчук — замечательный русский музыкант, который там работал в это время.
— Вернемся к Зимнему фестивалю. Большой резонанс вызвала перепалка вашего директора с мэром Сочи. В чем причина разногласий?
— Последние два года город и край никак не помогают проведению фестиваля. Мы от этого не становимся голодными, но все равно как-то странно. Местные власти уверяют, что им мешают какие-то бюрократические закорючки. Но ведь нам от них три копейки нужно, какое-то символическое участие, потому что тогда легче договариваться с бизнесом, спонсорами.
Мы разговаривали с мэром, он разнервничался, потому что давал указание найти способ возобновить финансирование, но этого не произошло. Уверял, что все будет в порядке. У нас нет оснований ему не верить.
— Фестиваль точно будет жить, даже если все-таки не удастся получить финансирование от города?
— Он и сейчас живет без него, и будет, даже если ничего не получится. Но мне кажется, лед тронулся.